Сайт Владимира Овчинникова

Рассказывает Галина Пафнутьевна Корнеева (Парфёнова), родившаяся и проживающая в Боровске.
«Мои родители: Пафнутий Васильевич Корнеев, 1900 г.р. и Надежда Ивановна, урождённая Карнеева (1899 – 1989). Оба родом из Боровска. Фамилии отцовской и материнской линий почти совпадают, отличаются только на одну букву.
В довоенный период мои прародители испытали на себе все превратности отношения советской власти к классово-чуждым. Мамины родители - Карнеевы Иван Григорьевич и Агриппина Хрисановна - были трудолюбивыми и, соответственно, зажиточными огородниками. Сделали их «лишенцами». (Ходатайство Ивана Григорьевича о восстановлении избирательных прав приводится в разделе «Документы» - прим. сост.) Дед мой по отцу, Пафнутий Васильевич, попал под раскулачивание за то, что держал наёмную кухарку. У него конфисковали двухэтажный дом на Калужской. С выходом закона о реабилитации мне говорили, что надо хлопотать, чтобы дом вернули. Но я не стала, понимая ничтожность шанса на успех.
Трагедия нашей семьи пришла с войной. Отца обвинили в измене Родине и расстреляли. Из уголовного дела, с которым я знакомилась в калужском КГБ в 1994 г., я узнала, что при наступлении немцев часть в которой был отец, находилась под Наро-Фоминском, и попала в окружение. Бойцы стали выходить из окружения, часть из них оказалась в Боровске. Немцы ещё не взяли его. Отец пришёл к себе домой. Затем уехал в свою часть. Моя двоюродная сестра, Тоня, видела его отъезжающего в кузове полуторки. Он стоял с вещмешком за спиной, держась одной рукой за кабину, и помахал ей рукой на прощание. В. части, находившейся в Серпухове,. 20 февраля 1942 г. отца арестовывают и приговаривают к расстрелу. О пребывании отца дома знал член боровской пожарной команды Чичкин, оказавшийся в таком же положении, как и отец, он и дал показания следствию. Реабилитировали отца в 1994 г. Чичкин тоже был арестован и приговорён к расстрелу.
До войны отец работал начальником караула пожарной части Боровска. Я его очень любила. Был он добрым, заботливым, любил нас, всё по дому делал сам. Маму берёг, не давал ей перетруждаться, хозяйство домашнее, корова - всё было на нём. Мама только доила корову и готовила. Раньше я папу всё время видела во сне - как ведёт он меня мимо книжного магазина к магазину, где продавали игрушки, и он покупает мне игрушку. И ещё снилось, как отец сидит, нога на ногу, и качает меня на ноге. Мама была старообрядкой и ни разу не произнесла слово «чёрт», но есть богомольные, которые, на самом деле, ма тершинники, богохульные.
Мама до войны работала в Райфо, потом была только домохозяйкой. В декабре 42-го нам объявили, что нас – маму, брата и меня - высылают из города как членов семьи изменника Родины. На сбор дали 24 часа, брать с собой ничего не разрешили, кроме одежды. Мы собрали два мешка и сдали в багаж. Погрузили нас в вагоны-телятники, по восемь семей в вагон. Внутри вагона была печка-буржуйка, но всё равно мы мёрзли. Недалеко за Челябинском поезд наш остановился на полустанке, и подошел другой эшелон, двери вагона раздвинулись, и из него стали выносить трупы мужчин и складывать штабелями. Это были замёрзшие трупы пленных немцев. У меня до сих пор в глазах стоит эта картина. Привезли нас в Абакан. Мороз стоял 55 градусов. В мешках, полученных из багажа, вместо одежды мы обнаружили ветошь. Вместе с одеждой исчез и наш семейный фотоархив. Из Абакана повезли в кузове открытой машины в посёлок Конзиба, это около 200 километров. Конзибу сразу стали называть Москвой, так как все ссыльные были из Московской области. В тех местах были золотые прииски.
Поселили нас и ещё три семьи в избу. В каждом углу по семье. Мне до мелочей помнится вся обстановка избы, где что находилось. В середине стояла плита (а готовить было нечего), помню, где лежала картошка, где любила лежать кошка и т.д. Мама почти всё поснимала с себя и с нас – ходила в деревню менять у местных на картошку. Мы дома сидели, не в чем было выходить. Местное население – кержаки (ранние переселенцы старообрядцы), некоторые относились к нам хорошо, сочувствовали, а некоторые собак спускали.
Весной снег растаял, и мы копали огороды – добывали прошлогоднюю картошку. Подмёрзшая она была сладкой. Первую найденную ели сырой, потом продолжали собирать, чтобы варить. Мужчин среди поселенцев не было, брат и мама сами раскорчёвывали лес под огород. Летом там хорошо: в тайге ягоды, орехи, грибы. Однажды я сама видела, как медведь малину слизывал с куста, не обращая на меня внимания. К концу лета уже огород поспевал, картошка.
Мама работала – шила телогрейки и тёплые штаны для фронта. На меня тоже сшила телогреечку и штаны. Когда она заболела и не могла работать, брат Павел (ему было 12 лет) ходил работать к начальнику прииска. Потом начальник устроил Павла в ФЗО в Артёмовске учиться на плотника. Это в 15 километрах от Конзибы, и Павел каждый день ходил на занятия. В ночное время он пугался уханий филина, приседал от страха. Привыкнуть к этим уханьям не каждый взрослый может.
Первые два класса я проучилась в Конзибе. Тетрадей не было, писали на газетах, на бересте, на чём придётся. Электричества не было – при фителёчках. Чернила делали сами, из сажи. Через три года мы переехали в Артёмовск, в нём - тоже золотой прииск. И ещё два года жили в Артёмовске. Соседкой у нас была наша однофамилица Корнеева, она умела лечить людей.
По окончании срока ссылки маме выдали паспорт, и мы, через пять с небольшим лет, в апреле 1947 года, вернулись на родину, в Боровск. Вернулись, а жить негде - мы по квартирам. Снимали у Ирошниковых на Колхозной, но условия очень жесткие: не готовить, не стирать.
Я окончила восемь классов, поступила в Боровский сельхозтехникум, который располагался в нынешнем пос. Института. В 56-м выпускников распределяли по всей стране. Меня потянуло в Сибирь, повлияли воспоминания о природе тех мест. Глядя на меня, туда же распределились ещё семь выпускников. И вот я снова в Красноярском Крае, Большемуртинский район, с. Барталы. Работала в МТС нормировщицей. Там же вышла замуж за местного, сибиряка - Николая Парфёнова. Родился сын. Всё бы хорошо, но в 63-м году годовалый Олег заболел, обнаружили гастрит желудка. Врачи решили, что это из-за местной снеговой воды с гор, сказали, меняйте место жительства. Так, я с семьёй вернулась опять в Боровск.
Сын вырос и решил поступать в Высшее морское училище в Калининграде. Боялись – писать или не писать в анкете, что отец расстрелян, - но я посоветовала сыну писать всё, как есть. Он сдал экзамены на пятёрки и одну четвёрку – не приняли, а кого-то с двумя двойками взяли. На другой год поехал туда же, и всё-таки взяли. Сейчас работает главным энергетиком Северного района Москвы.
Я работала в Сельхозтехникеи более 20 лет, была активной общественницей (пред. месткома, пред. общественного суда). Звали меня, дочь «врага народа», вступить в КПСС, но в партию я - ни за что! Насмотрелась на партийцев: пили, воровали, лицемерили больше, чем беспартийные. Вообще жизнь прошла, из которой 50 лет, как вычеркнуты. Отношение к нам остаётся прежнее - некоторые продолжают говорить: «Кто знает, может и правда, отец её - враг народа». Мне что, всё время оправдываться?»